Мих. Могилянский
Первая Государственная Дума
La Douma est morte, vive la Douma!
С.-Петербург
Издание М. В. Пирожкова
1907
II.
О Думе
Газетная полемика по поводу образования с.-д. фракции в Государственной Думе
Образование в Государственной Думе социал-демократической фракции, состоящей пока из 21 члена, несомненно, является фактом далеко не безразличным в жизни и партийной группировке перваго нашего парламента. Нельзя не согласиться с г. Г. Иоллосом, что “факт образования особой рабочей партии имеет серьезное значение: его не следует игнорировать только потому, что дебют новых людей был не совсем удачный”. (“Русския Ведомости”, № 158). Казалось-бы против образования социал-демократами своей фракции нечего возразить ни с формальной стороны, ни по существу. Однако, и те, и другия возражения нашлись и сделаны, как это ни странно, слева, главным образом теми, кто вообще преувеличивает значение и роль трудовой группы в Думе, всячески идеализируя эту последнюю. Исходная точка зрения возражателей— это уверенность, что образование самостоятельной социал-демократической фракции ослабит трудовую группу, как выразительницу “революционнаго настроения страны”, представительницу “единства крайних левых элементов Думы”. Формальныя указания “Мысли” (№ 1) на двойственность состава новой фракции, угрожающую ея прочности и заключающуюся в том, что фракция состоит из кавказцев, прошедших на выборах под знаменем социал-демократии и из тех 14 депутатов рабочих, которые прошли в Думу “вопреки бойкоту революционных партий”, значит не как члены партии, — эти указания не кажутся нам сколько-нибудь существенными. В условиях конспиративнаго существования левых партий — партийная организованность, влияние ея на широкия массы, партийная дисциплина — все это чрезвычайно относительно. Примкнуть в Думе к социал-демократической партии было-бы неудобно тем из депутатов, которые прошли в Думу под каким-либо иным определенным партийным знаменем, но этого не было, насколько нам известно ни с одним из тех 14 депутатов, которые с первых дней жизни Государственной Думы явственно засвидетельствовали свое тяготение к группировке под знаменем социал-демократии. Для внимательных наблюдателей над жизнью Государственной Думы было вполне очевидно, что вопрос об организации социал-демократической фракции есть вопрос о руководителях, каковых в составе 14 депутатов не было. Вопрос благополучно разрешился с прибытием в Государственную Думу кавказцев социал-демократов…
Очень сердито отнесся к образованию социал-демократической фракции г. Водовозов, видящий в этом образовании “ошибку, напоминающую их первую ошибку”, заключавшуюся в решении бойкотировать выборы. “Разбивая трудовую группу — пишет г. В. Водовозов (“Наша Жизнь”, № 475) — они лишают ее того характера,того значения, какие она имела до сих пор: характера и значения истинной выразительницы в Думе революционнаго настроения действительно всех рабочих, крестьянства и неимущих масс”. Трудовики, по уверению г. Водовозова, в Думе не раз делали ошибки, идя на буксире за кадетами “в то самое время, когда они должны бы и, казалось, могли вести их за собою, как группа, действительно, выражающая революционное настроение страны”. “Но вместе с тем весь ход думских заседаний доказывает, что кадеты инстинктивно чувствуют влево от себя силу, еще не развернувшуюся, которую ловким парламентским приемом можно заставить служить себе, но силу могучую и опасную; силу, которая неспособна долго удовлетворяться пародией на парламентаризм. “Надеемся, г. Водовозов не хотел сказать, что кадеты видят опасность силы трудовой группы в ея неспособности “удовлетворяться пародией на парламентаризм”? Но и вообще не понимаем, откуда г. В. Водовозов увидел, что кадеты в трудовой группе чувствуют силу опасную? Это его тайна, которой он читателям не сообщает. “Служить себе” — ни ловким парламентским “приемом”, ни какими-либо другими средствами — партия Народной Свободы никого никогда заставлять и не помышляла. Если-же все помышления ея в Думе сводились и сводятся к установлению солидарности около той тактики, которая кажется ей наиболее целесообразной в борьбе за установление истиннаго парламентаризма, вместо его пародии, то только потому, что в этом она видела служение делу Народной Свободы, потому, что борьба за истинный парламентаризм составляет ея существо, ея душу. Полагаем, что, по скольку дело русской свободы зависит от воли, стремлений и вообще деятельности партии Народной Свободы, оно может считаться обезпеченным: ни долго ни коротко партия органически неспособна “удовлетворяться пародией на парламентаризм”. В Думе партия Народной Свободы никогда не видела опасности в партийной группировке политических единомышленников с ней разномыслящих. Наоборот, всякое более точное выяснение и формулирование социально-политических воззрений ею приветствовалось. В частности, никакого посягательства на самостоятельность трудовой группы, никакого намерения “тащить ее на буксире за собой” она никогда не обнаруживала. И ныне она вполне искренно приветствует образование с-д-ой фракции. Нельзя иметь решительно ничего против группировки по партиям и направлениям: никакой опасности в выяснении всех социально-политических направлений нет до тех пор, пока группировка по партиям не приводит к тому, что группы и партии выше общих национальных задач ставят свои специальные задачи и интересы. Г. Водовозов преувеличивает “могучую” силу трудовиков, преувеличивает значение объединения левых элементов Думы под знаменем этой группы. “Могучую силу” должна из себя представлять не та или иная думская фракция, группа, а вся Дума — национальное народное представительство. Образованию этой “мощи” не мешает нисколько партийная группировка, если она не мешает необходимой солидарности в отстаивании основных прав народа. Историческия национальныя задачи в переживаемое ныне время стоят на первом плане: ничто не должно мешать солидарности в борьбе за их осуществление. Один из идейных предшественников партии Народной Свободы прекрасно писал еще в 1888 г.: “единодушное отрицание стараго порядка и отчетливое требование новых учреждений, вполне ясно сознаваемых обществом, всегда обезоруживало самыя реакционныя правительства” (М. Драгоманов, “Земский либерализм в России”). Ясно сознающие историческую миссию Государственной Думы понимают все значение лозунга — “бить вместе”, понимают значение солидарности и, как на смешное и преступное местничество, смотрят на разговоры о том, кто кого за собой тащить на буксире, отрицательно относятся к попыткам искусственнаго разъединения тех, кому долго еще вместе идти по дороге. Опасность не в образовании партий, групп, фракций, а в неверной тактике, усваиваемой ими. Если оне будут вступать в коллизию между собой там, где нужна будет их солидарность, дело народной свободы проиграно… Но это вовсе не неизбежно. В частности, социал-демократическая фракция сознает “свою солидарность в деле достижения политической свободы со всеми другими классами”. Если она положит это сознание в основу своей парламентской тактики, то все возражения, делаемыя против образования особой с-д—ой фракции окажутся ничтожными. С своей стороны мы приветствуем образование парламентской социал-демократической фракции потому, что полагаем, это образование должно будет играть значительную и важную роль в жизни всей с-д-ой партии. Участвуя непосредственно в парламентской жизни, фракция будет способствовать удалению из партийнаго организма чужеродных бланкистских и других наростов и формированию ея по образцу немецкой социал-демократии с ея широким и глубоким влиянием на политическую жизнь. И это облегчит задачу, указанную новой парламентской фракции г. Иоллосом — дать “действительным сторонникам социальных реформ возможность узнать то, чего они точно не знают: психологию рабочих масс, их ближайшия нужды”. Несущественны, наконец, и указания г. Водовозова на то, что по законодательству о Думе требуется 30 подписей под каждым законопроектом и каждым запросом, благодаря чему социал-демократическая партия, имеющая в Думе только 21 представителя, “поскольку она будет действовать одна, обречена в Думе”… почти на полное безсилие. Обособление социал-демократов в партию нисколько не помешает им находить без труда 9 подписей под своими законопроектами и запросами… Наконец, вполне возможно увеличение группы и до 30 человек: не вся еще Дума собралась в окончательном составе, да и нынешний состав ея не закончил своего партийнаго самоопределения…
Еще раз повторяем, что факт образования с-д. партии в Государственной Думе нисколько не угрожает возможности Думской солидарности в борьбе за освобождение народа. К созданию и упрочению этой солидарности и должно быть направлено деятельное стремление всех групп и партий Думы. В стремлении к такой солидарности заключается весь смысл, все содержание тактики партии Народной Свободы.
—————
Законность управления
Законность, несомненно, является одним из главнейших устоев нормальной гражданственности. Но когда — при действии военных положений, чрезвычайных и усиленных охран говорят о законности, обывателю естественно становится жутко… Ибо все эти исключительныя положения узаконивают беззаконие и произвол. Министр юстиции г. Щегловитов, еще 13 мая сладкоречиво обещавший от имени горемыкинскаго кабинета стремление к строгому соблюдению законности, 9 июня, отвечая на запросы Думы, дал почувствовать очень вразумительно, чем пахнет эта законность. Двое несовершеннолетних юношей нанесли побои педагогу, дело было по распоряжению генерал-губернатора изъято из ведения гражданскаго суда и передано суду военному с применением 279 ст. воинскаго устава… Это закономерно, ибо г.г. генерал-губернаторам предоставлено право при действии военнаго положения — передавать военным судам разбирательство по всем уголовным делам. Если военный суд побои признает покушением на убийство и несовершеннолетние юноши будут присуждены к смертной казни и казнены, — все это будет закономерно. Общественная совесть может негодовать и возмущаться, а г.г. министры спокойно будут отвечать на вопли общественнаго негодования — это закономерно, dura lex, sed — lex!.. И вся русская жизнь под действием исключительных положений является сплошным разгулом безудержнаго произвола. Администрация наделяется чрезвычайно широкими полномочиями, которыя безсильны водворить порядок, но, несомненно, создают анархию. Г. Щегловитов благосклонно соглашался, что действующие законы плохи, но с ними надо считаться, говорил он, пока они не заменены лучшими. Однако, для отмены всех исключительных положений, упраздняющих для администрации действие даже плохих законов, не нужно много времени. Отчего-же все эти исключительныя положения до сих пор не отменены? Ответ простой: оттого, что бюрократическое правительство не представляет себе возможности управления без произвола и насилия. Если-бы в один прекрасный день к лику основных законов было сопричислено правило: всякий губернатор, исправник, становой пристав и стражник имеют право для сохранения “порядка” делать все то, что признают необходимым (в сущности, действительность вполне управляется и ныне этим правилом), то и тогда г. Щегловитову ничто не помешало-бы говорить о “законности управления”… Всякое безобразие было-бы закономерным…
Но подобной “законностью управления” страну ведут к тем страшным потрясениям, какия неизвестны там, где законность, действительно, является высшим благом гражданственности…
————
Кошмар
Для современнаго сознания смертная казнь — это кошмар. Когда аргументируют за ея необходимость, за ея целесообразность, как жалки, как кощунственны бывают аргументы защитников смертной казни! В Государственной Думе г. Способный аргументировал за смертную казнь — “с точки зрения гастрономической”. В “Новом Времени” г. А. Столыпин ссылается на какие-то списки из департамента полиции и… на евангелие. Списки из департамента полиции доказывают, что в Риге, с введением военнаго положения, т. е. со времени применения смертной казни за политическия убийства, эти убийства прекратились… Евангелие гласит: “взявшие меч, мечом погибнут”, и г. Столыпин решил, что смертная казнь за убийство — деяние евангельское. Нельзя циничнее издеваться над логикой, над очевидными всем фактами, над христианским учением… Военное положение, смертная казнь — прекращают политическия убийства? Отчего-же до сих пор не прекратилась эпидемия политических убийств? Мало что-ли казнили? Евангелие освящает… смертную казнь? Не было ли г. Столыпину из департамента полиции вместе со списками, доказующими целесообразность смертной казни, доставлено и евангелие, исправленное и дополненное в департаменте полиции? Евангелие “вахмистров и городовых по воспитанию, погромщиков по убеждениям” и публицистов, поющих им хвалу и утверждающих их силу… И проповедник подобнаго “евангелия” дерзает упрекать Государственную Думу в том, что она отказалась “осудить” политическия убийства! Лицемерно он не понимает истины, сказанной в Думе г. Кузьминым-Караваевым: “политическия убийства не могут прекратиться, пока существует смертная казнь”… Безумной и слепой политикой они посеяли в стране семена политических убийств, семена все растущей анархии, а, когда семена дали всходы, они затвердили пошлую и лицемерную фразу: “пусть они начнут первы”!..
Произнося эту фразу, цинично признают, что государство не казнит, а убивает, ставят государственную власть на одну доску с убийцами. И в этом есть страшная правда. Когда говорят о “безсудных казнях”, явно злоупотребляют словами, без суда — не может быть казни, есть только злодейство. Читая повесть о “Голутвинских зверствах”, о подвигах Римана, мы сознаем, что имеем дело с преступлением, с торжеством человека-зверя, безнаказанными только потому, что они знаменуют разложение власти.
Правомерными эти позорныя деяния никто не называет, их природа в нарушении всяческаго права — и божескаго, и человеческаго. Понятие же казни есть понятие правовое. Но современное сознание переросло допустимость казни, как наказание и от смертных казней ужас еще более леденит человека. Судья присуждающий к смертной казни есть убийца, хотя действующий по закону. Сознание не мирится с таким порядком вещей. Оно усвоило несомненную истину, что “убивать за убийство несоразмерно большее наказание, чем самое преступление. Убийство по приговору несоразмерно ужаснее, чем убийство разбойничье”. (Достоевский, “Идиот”). Убийство и казнь ни с какой точки зрения несоизмеримы и прежде всего хотя бы с точки зрения мук жертвы, убийство застигает жертву неожиданно, ей нет времени подумать о происходящем. С этой точки зрения безсудныя, т. е. безправныя казни-убийства гуманнее правовых убийств-казней по приговору, заставляющих преступника переживать все стадии судопроизводства. О казнимом Достоевский устами князя Мышкина справедливо говорит: “ведь главная, самая сильная боль, что вот знаешь наверное, что вот через час, потом через десять минут, потом через полминуты, потом теперь вот сейчас — душа из тела вылетит, что человеком уж больше не будешь, и что это уж наверно; главное то, что наверно” (“Идиот”). Убийца ослеплен страстью, убийца подвергается опасности, рискует, наконец; пусть иногда убийца лишен всяких человеческих чувств, но что же сказать о законе превращающем в убийц людей находящихся в безопасности, людей, действующих спокойно, людей, предполагается, не лишенных человеческих чувств? что сказать о людях, заставляющих в сознании исполняемаго долга других стать фактическими убийцами (судьи и палачи)? Существование таких законов подрывает уважение к закону и праву. Такие законы должны вызывать тот же ужас, то же презрение и отвращение, какое вызывает их исполнитель — палач. Палач вызывает отвращение. А судья, заставляющий работать палача… А гг. публицисты, одобряющие эту работу ссылками на списки из департамента полиции и… евангелие?..
Списки из департамента полиции свидетельствуют, что применение смертной казни останавливает руку политических убийц?.. Это утверждение противоречит печальным фактам русской действительности, это противоречит всемирно известным фактам статистики.
Г. Столыпин требует “осуждения” политических убийств. Знает-ли он, что их осуждает громадное количество самих политических убийц? Ужели он не знает ужаса русской жизни, толкнувшаго на убийство многих благороднейших людей, которым легче было идти на виселицу, чем на убийство? Не знает, что они казнили сами себя, решаясь на убийство и потом равнодушно шли на ту казнь, к которой присуждались судами? Не знает, что, если теперь подешевела человеческая жизнь на Руси, и политическия убийства совершаются ныне ежедневно в ужасающем количестве, то в этом повинна та анархия, какая создается падением уважения к закону и праву? Не знает, что это уважение убили суды, обращенные в бойни? Не понимает, что прекратить этот кошмар русской жизни никаким моральным осуждением нельзя, пока государственная власть не стыдится уподобляться убийцам?
Г. министр юстиции полагает, что “отмена смертной казни означала-бы отказ государства от защиты верных сынов его”. Но ведь совершенно ясно, что смертная казнь никого и никогда не защитила. Применение-же ея ради “защиты”, противореча моральному сознанию, обращает государство в убийцу и готовит ему гибель. Но казнь не только убийство, она хуже, ужаснее убийства: ее совершают спокойно, обдуманно, над находящимся всецело в руках государственной власти. Казнь — это кровожадная месть…
Мы не допускаем убийства с точки зрения морали, мы видим его гибельность с точки зрения политической целесообразности, но всякия “осуждения” признаем безполезными, а отчасти и политически безтактными. И, самое главное, — мы уверены, что “политическия убийства не могут прекратиться, пока существует смертная казнь”…
Смертная казнь — кошмар русской жизни.
Долой смертную казнь!
————
Запрос о крестьянском союзе в Государственной Думе
Организация крестьянскаго союза встретила, как известно, самое ожесточенное и суровое преследование: еще и теперь в тюрьмах томятся многие деятели союза. Государственная Дума не могла пройти мимо этих преследований, так как, помимо беззаконности их, и с точки зрения целесообразности и вернаго понимания государственных задач нельзя не видеть, что в организации общественных сил страны заключается залог мирнаго обновления России. Вице-председатель Государственной Думы князь П. Д. Долгоруков при прениях по поводу запроса о крестьянском союзе указывал на тяжелый гнет своей совести, происходящий от сознания, что работавшие вместе с ним по организации крестьянскаго союза — до сих пор в тюрьме… И нам вспомнились статьи князя Долгорукова в “Праве” под заглавием “Аграрная волна”, где с необыкновенной рельефностью была нарисована картина вопиющей нелепости тех преследований, которыя были воздвигнуты против союза. Нельзя сомневаться, что организация крестьянства была-бы фактором чрезвычайнаго политическаго значения, в значительной мере способствующим перестроению всего государственнаго уклада. Член Думы Л. Н. Яснопольский совершенно правильно указал, что правительство, боровшееся против идеи крестьянскаго союза, доказало этой борьбой свое безсилие. Безсилие борьбы с идеей не помешало тому неподдающемуся учету злу, какое нанесено возможности мирнаго исхода переживаемой нами исторической драмы. Трудовая группа Государственной Думы, если не исходит из предвзятых положений, вовсе не является выразителем крестьянскаго настроения, крестьянских стремлений. Эти настроения и стремления, по мысли руководителей группы, должны получить то направление, какое, на их взгляд, наиболее и даже единственно соответствует народным интересам. Но руководители трудовой группы не могут дать уверенности, что такими именно являются действительныя настроение и стремления крестьянства. Сами они далеки и по психологии, и по всему духовному укладу от подлиннаго крестьянства. Наконец, и их теория социальной справедливости, с точки зрения их действительнаго соответствия народным интересам, вовсе не безспорны. Радикализм и решительность не всегда гарантируют уверенность в том, что под их флагом провозится наиболее драгоценный груз. Многим например, кажется, что конфискация земли без выкупа есть summum —преданности интересам крестьянства. Между тем, нельзя не согласиться с М. Туганом-Барановским (“Укр. Вестн.”, № 4), что “конфискация земли, с отказом платить долги, лежащие на земле, есть безусловно самый дорогой для народа способ получить обратно свою землю, ибо этот способ должен в конец разстроить все народное хозяйство России”. Мы уверены, что свободная организация крестьянства в союзе-ли, в партии-ли — была-бы самым надежным оплотом против демагогия. Вот почему нам кажется, что государственные интересы требуют предоставления свободы политических группировок и образований. Загоняя в подполье, извращают здоровое зерно общественнаго движения, Крестьянский союз, или крестьянская партия содействовали-бы и более определенной позиции трудовой группы, давая ей более прочное основание. Она была-бы защищена от всяких случайных влияний, питаясь живым соприкосновением с организованным народом. Мы имели-бы доподлинное выражение народной воли, а не претензии на ея выражение со стороны элементов, иногда от народа стоящих очень далеко.
————
Легализация партии Народной Свободы *)
*) Заметка вызвана газетным известием, оказавшимся недостоверным.
Положение партии Народной Свободы до сих пор оставалось совершенно ненормальным: имея в Государственной Думе громадное количество своих представителей, имея сложную и разветвленную по всей стране партийную организацию, партия оставалась образованием вполне внезаконным, в своем осуществлении и своей деятельности зачастую зависящим от усмотрения отдельных представителей администрации. Известно, что “у всякаго барона — своя фантазия” и достаточно было какой-нибудь “баронской” фантазии найти, что партия Народной Свободы — партия революционная, а потому и подлежащая искоренению, как в сатрапии “барона” — называйся она губернией, городом или уездом безразлично, — развивать деятельность партии становилось совершенно невозможным. Избирательный период был периодом наибольшаго напряжения, периодом цветения “баронских” фантазий. Но и после выборов на обязанности партийных органов осталась важная и ответственная задача, лучше сказать, целый комплект задач: знакомить население с деятельностью Государственной Думы, организовывать общественное мнение страны для поддержки Думы в ея борьбе с чиновничьей твердыней произвола etc…
Исполнять эти задачи почти немыслимо при тех административных стеснениях, которыя зависели от “баронских” фантазий и капризов. Вот почему мы не можем не приветствовать состоявшуюся, наконец, легализацию партии Народной Свободы, дающую права легальнаго существования не только центральным, но и провинциальным организациям партии. Мы знаем, что при том режиме безправия, который все еще гнетет несчастную страну, изворотливая “баронская” фантазия не сдается без боя и, вынужденная уступить закону, приемами закулисной интриги, а то и провокаторской выходки будет ставить препятствия, ненавистной ей, партии Народной Свободы. Члены партии Народной Свободы должны энергично воспользоваться состоявшейся легализацией партии для развития самой интенсивной деятельности в широких массах народа. Душу партии составляет стремление к созданию того порядка вещей, когда над народной жизнью потеряют всякую власть все “баронския” фантазии и регулировать государственную и общественную жизнь будет только закон, творимый волей народнаго представительства. Для достижения этого порядка вещей — нужна ныне солидарность, солидарность и еще солидарность!
————
Г. Локоть сердится…
Член государственной Думы Т. Локоть разсердился на, как он выражается, “благовоспитанность” кадетов… Вместо аргументов, которых нет вовсе в его статье “Кадетская благовоспитанность и обструкция трудовиков” (“Наша Жизнь”, № 479), статья переполнена звенящею медью выкриков: “Жалкая логика; жалкая “власть”; жалкое понимание достоинства народнаго представительства; жалкая “парламентская” тактика!” (ирония ковычек и гнев восклицательнаго знака должны положительно сокрушить “благовоспитанных” кадетов). В униссон г. Локотю мы могли бы по поводу его статьи писать: “жалкая полемика”!.. и т. п., но позволительно спросить, каким целям служат подобныя писания? Или г. Локоть полагает, что и в публицистике избыток чувств (а в избытке его гнева против кадетов можно-ли сомневаться?) — требует особаго языка?
…”В момент — пишет г. Локоть — когда народному представительству наносятся оскорбления, Дума не может оставаться спокойной, она должна говорить тем языком, каким говорит тогда трудовая группа”… Мы уже не говорим о смешной претензии учить Думу, каким языком ей отвечать на оскорбления (эта претензия, действительно, смешна и даже не только смешна!).
Напрасно г. Локоть вздумал оценивать тактику с точки зрения хороших, или дурных манер, хорошаго или дурного воспитания: ораторы партии Народной Свободы на эту точку зрения не становились и, когда г. Локоть уверяет, что кадеты выступили против трудовой группы “с заявлениями о своей благовоспитанности”, то он совершенно извращает смысл происшедшаго в Государственной Думе при прениях о возмутительных насилиях полиции над депутатом Седельниковым. Дело вовсе не в тоне речей, произнесенных в Думе, хотя и употребление сильных выражений, доходящих до брани — вовсе не есть свидетельство наиболее сильнаго реагирования на оскорбления. Дело в тех заявлениях, которыя от имени трудовой группы сделал депутат Аладьин и против содержания которых протестовали представители партии Народной Свободы. Г. Локотю тактика его товарищей по группе может казаться и более достойной, и более целесообразной, нежели тактика кадетская, но пусть-же он аргументами, а не словами докажет ея несравненныя достоинства, ея целесообразность. Но только ему едва-ли удастся доказать, что тактика его товарищей сильнее, непосредственнее реагирует на живыя впечатления ужасов и оскорблений русской действительности! Степень глубины чувства вообще определить трудно, но нам со стороны, как бы это ни казалось странным г. Локотю, в спокойной и уверенной сдержанности г. Набокова, чье выступление против Аладьина кажется таким неуместным г. Локотю, непосредственно чувствуется больше чувства, чем в надуманных эффектах г. Аладьина и восклицательных знаках самого г. Локотя. Мы нисколько не заподазриваем искренности негодования последняго, но его риторика оставляет нас холодными, сколько бы он ни кричал “о глубоко оскорбленном человеческом достоинстве”. То, как реагируют на оскорбление человеческаго достоинства, зависит от многаго, напр. от душевнаго уклада, от темперамента, в том числе до некоторой степени, конечно, и от воспитания… Но политическая тактика вообще не строится на том или ином реагировании на оскорбления. И в частности тактическое решение — в известных случаях не давать министрам слова — содержит в себе непосредственности во всяком разе не больше, чем и та тактическая позиция, которую занимал г. Набоков с товарищами по партии. Что-же касается целесообразности и соответствия этого решения достоинству думы, то… мы выскажемся по поводу этих вопросов тогда, когда и г. Локоть представит свои аргументы за решение, которое он ныне горячо защищает (восклицательными знаками), с точки зрения непосредственности, на деле, однако, может быть, отсутствующей…
————
Защитники смертной казни
Из Государственной Думы в Государственный Совет поступил первый законопроект. Не случайно — это был единогласно принятый Государственной Думой законопроект об отмене смертной казни. Первый закон, принятый народным представительством, должен быть актом государственной мудрости и вдохновенным порывом великодушных чувств — положить конец безумствам кровопролития и ужасам убийства по закону. Народная совесть требует отмены варварства, отмены смертной казни. Дума единогласно вотировала законопроект об отмене смертной казни… В Государственном Совете раздались голоса, явно подтверждающие то, что не слепым доктринерством было убеждение в негодности системы народнаго представительства по закону 20 февраля.
Касаткин-Ростовский, фон-Крамер, Гончаров, Самарин и протоиерей Буткевич возвысили свой голос в защиту злого дела, в защиту смертной казни.
Как убоги, как кощунственны их аргументы! Революция может быть подавлена только грубой силой — говорил фон-Крамер, не понимая того, что именно торжество грубой силы создает революцию… Священник Буткевич уверял, что Христос не был противником смертной казни… Касаткин-Ростовский утверждал, что может опровергнуть научныя данныя и разсказывал черносотенный вздор во вкусе хулиганских листков, клеветал на русский народ. Бутлеров находил, что надо не отменить, а урегулировать смертную казнь… И при этом раздавалось змеиное шипение против Государственной Думы, заставлявшее председателя останавливать расходившихся ораторов.
Quem Deus perdere vult, — dementat… единственное, что можно сказать по поводу этих слепых и кощунственных речей… Государственный Совет принял законопроект Думы с известными ограничениями. Отвергнуть проект Думы верхняя палата не могла, потому, что, голосуя против законопроекта об отмене смертной казни, Государственный Совет тем самым подписал-бы себе смертный приговор. Если с этой точки зрения посмотреть на решение государственнаго совета, то придется признать, что более сильнаго агитационнаго средства против Совета, как 2-ой палаты, не придумают и злейшие враги его, чем вотум — против отмены смертной казни. Современное сознание не мирится с этим остатком варварства — и смертная казнь должна быть и будет отменена!
Или мы пойдем со ступеньки на ступеньку к полному государственному разложению и торжеству анархии…
Благоразумие и патриотизм повелительно требуют не противиться воле народных представителей.
Но, вообще говоря, разве у них есть благоразумие, разве им не чужд патриотизм?
—————
Правительство и пресса
Д. Ф. Трепов в беседе с газетным интервьюером, опубликованной в Лондоне агентством Рейтера, высказал очень лестное для печати мнение о ея силе: “главная сила революции, по его мнению, заключается в том, что она располагает теперь почти всею прессою”. Человек, столь решительный, как Д. Ф. Трепов, не так давно отдавший свой исторический приказ “патронов не жалеть”, не склонен был бы жалеть прессу и все органы ея подвергались бы опасности в один прекрасный день прекратить свое непрочное существование, если-бы Д. Ф. Трепов смотрел на дело поверхностно и ждал благотворных последствий от механическаго прекращения питающих революцию органов печати. Оказывается, однако, что Д. Ф. Трепов смотрит почти-что “в корень”… Не в том беда, что есть революционная пресса, беда в том, жалуется он корреспонденту “Daily Telegraph”, “что в России нет ни одной порядочной газеты, которая стала-бы на защиту правительства”. Несомненно, это очень ценное признание! Рептильная пресса, из кожи лезущая, чтобы угодить кому следует, не признается теми, кому она служит столь рьяно (хотя и не безкорыстно), — порядочною. И оказывается, что “сила революции” вовсе не в том, что она располагает прессою, а в том, что дела нынешняго правительства таковы, что на защиту его не станет ни один порядочный орган прессы. При таком моральном декадансе правительственнаго авторитета, действительно, едва-ли чего-нибудь можно достичь полицейско-административными репрессиями против порядочной прессы. Гр. Витте тщетно стремился создать из “Русскаго Государства” порядочную газету; не будет, конечно, счастливее в этом отношении г. Столыпин, циркулярно уведомляющий г.г. губернаторов о решении совета министров избрать газету “Россию” для сообщения в ней “верных фактических данных по всем наиболее важным вопросам и событиям” для того, чтобы из нея “можно-бы было почерпнуть сведения о действительных взглядах и предположениях правительства”. Одними циркулярами, даже г. министра вн. дел “со всей полнотой власти”, порядочность не создается. Но и тут дело не столько в безсилии циркуляра, сколько в безнадежности защищаемаго дела. Читая в “России” — “мы не можем не заклеймить безумную деятельность тех людей, которые, облекаясь в мантию народных избранников, пытаются увлечь страну в пучину анархии”, отлично начинаешь понимать, почему “нет ни одной порядочной газеты, которая стала-бы на защиту правительства”… “Действительные взгляды правительства” делают это морально невозможным.
На защиту такого правительства поднимается только рептильная пресса… Порядочная пресса от последней тем и отличается, что свято хранит заповедь — “со словом надо обращаться честно”…
————
Союз автономистов и национальныя фракции в Государственной Думе
В первые же дни жизни и деятельности Государственной Думы представители отдельных национальностей начали образовывать особые союзы — национальныя фракции, объединившиеся затем в союзе автономистов. В. Шемет говорит, что “вопрос об организации в Государственной Думе украинской парламентской фракции предрешен был давно, еще на местах. В таком смысле и даны были некоторым депутатам-украинцам поручения от их избирателей”. (“Укр. Вестн.”, № 2). И нам казалось, что образование национальных парламентских фракций, свидетельствуя о жизненности национальных стремлений, не может вызывать никаких возражений у защитников и сторонников “широкаго областного и автономнаго самоуправления народностей и отдельных областей нашей обширной Империи”. Однако, г. К. Арабажин, рекомендуясь сторонником автономных стремлений (“Наша Жизнь”, № 471), такия возражения находит, утверждая, что “искуственность” группировки “по национальному признаку”, — во имя национальной автономии — “не подлежит никакому сомнению”. Г. Арабажин полагает, что подобной попыткой национальнаго “единения” достигается лишь “затемнение классового самосознания, которому “нельзя сочувствовать”. Если идея нации является — “затемнением классового самосознания”, то г. Арабажин, конечно, прав и правильны все его дальнейшие выводы. Но вед и г. Арабажин признает желательность единения, “поскольку оно является средством для одновременнаго и дружнаго натиска”. И раз он сторонник “автономнаго самоуправления народностей”, то непоследовательно казалось бы отрицать естественность национальных группировок и одного общаго союза национальных образований в Думе — для “одновременнаго и дружнаго натиска” в борьбе за удовлетворение, — скажем языком думскаго адреса — “давно назревших требований отдельных национальностей”. Г. Арабажин, правда, к желательности единения, как средства “для одновременнаго и дружнаго натиска”, присоединяет оговорку — “оно не должно превращаться в гегемонию какого-нибудь привилегированнаго класса над другими, не должно подавлять в вопросах программных и в тактике”. Против этого мы не станем спорить, но образование национальных фракций вовсе не стремится дать “гегемонию” какому-нибудь привилегированному классу. Один из членов союза автономистов, г. Шраг, по этому поводу говорит совершенно определенно: “национальныя группы, а также отдельные депутаты, вступившие в парламентскую фракцию, объединяются на защите принципов автономии и широкаго национальнаго самоопределения; парламентская группировка членов союза представляет собою не партию, объединившуюся на широкой программе, охватывающей все политические, экономические и социальные вопросы, а лишь “фракцию”, и многие из примкнувших к ней автономистов остаются членами партий, образовавшихся в Думе, принадлежат к той или иной из них, наиболее подходящей к их взглядам на общие политические, экономические и социальные вопросы” (“Укр. Вестн.”, № 1). Утверждение г. Арабажина, что “союз автономистов пока был реакционным, увеличивая в Думе силы так называемых “умеренных”, совершенно бездоказательно и ни на чем не основано, а уверение, что “впоследствии реакционный характер национальных клубов проявится еще ярче”, зиждется на примере, вся сила котораго в его произвольности. “Как известно, в украинском клубе 19 членов принадлежало к партии Народной Свободы, 15 к трудовой группе. Допустим, что таких клубов 5 и с тем же цифровым отношением партийных сил. Если клубы создадут обязательную партийную дисциплину (курсив наш), каковая уже водворена, напр., у поляков, — до 75 членов (5 Х 15) будут вынуждены подавать за аграрный проект к.-д. партии вместо того, чтобы примкнуть к трудовой”. Из всего этого примера видно только одно, что поляки вступили на неверный путь — выработки обязательной клубной дисциплины, т. е. отступили от того начала союза автономистов, которое отмечено выше словами г. Шрага и которое, на наш взгляд, особенно ценно. При сохранении этого начала во всех национальных фракциях никакой опасности того, что “фактическое меньшинство в Думе при помощи национальных клубов может управлять парламентским большинством”, не должно существовать и “объединение разнообразных представителей населения в “один клуб по национальному признаку” никогда не приведет к тому, что он станет орудием в руках реакционных и буржуазных элементов нации. Разсуждая подобным образом, можно дойти и до отрицания парламентаризма, так как создание национальнаго или государственнаго единения “в органе народнаго представительства может быть трактовано, как “затемнение классового самосознания”. Но ведь г. Арабажин не стоит на этой точке зрения последовательнаго проведения теории классовой борьбы?
Историческая конкретность, в которой Государственная Дума призвана совершать свою великую миссию, такова, что от сознательных элементов всех классов и всех национальных групп более всего требуется солидарность. Перефразируя известныя слова Дантона, мы скажем, что для того, чтобы победить врагов отечества, нужна солидарность, еще солидарность и еще солидарность!.. Весьма возможно, что союзу автономистов и национальным фракциям, как преследующим свои специальныя цели, не суждено будет в первой Государственной Думе играть сколько-нибудь значительную политическую роль. Вне осуществления исторической задачи момента упрочения правильно функционирующаго демократическаго парламентаризма нельзя мыслить ни удовлетворения назревших требований отдельных национальностей, ни разрешения аграрнаго вопроса, ни всего прочаго, что так важно для успокоения, от края до края взволнованной революционным пожаром, страны.
Только политический такт и чувство здороваго реализма могут подсказать, в какой мере и степени предъявимы в данное время известныя национальныя требования. И коллективному целому — фракции, союзу — определить эту меру и степень всего легче и естественнее.
Уже для одного этого национальныя образования в Думе необходимы. Не говорим уже о тех второстепенных культурных задачах, осуществить, или, по крайней мере, наметить которыя по силам национальным фракциям и их союзу. В частности, и в разработку аграрнаго вопроса парламентския национальныя фракции могут внести свою важную работу. Разработка аграрнаго вопроса для нас не сводится к голосованию за проект к.-д. партии или за проект трудовой группы. Внутри фракций, как и в Думе, мы можем ожидать сотрудничества партии к.-д. с трудовой группой. Их непримиримость создается только демагогическими усилиями прямолинейных сторонников узко понятой доктрины классовой борьбы, видящих в искусственном раздувании нередко несуществующих разногласий служение развитию классового самосознания. Часть той работы, которая по аграрному вопросу в будущем должна будет сделана “на местах”, уже теперь может исполняться усилиями и трудом национальных фракций. При этом, так как само по себе удовлетворение национальных требований является для нас выводом из последовательнаго демократизма, мы не можем допустить, чтобы под флагом национальных потребностей провозилась контрабанда классовых вожделений. Это приводит нас к требованию при образовании национальных фракций производить ревизию программ. Противникам демократизма, аграриям и вообще защитникам социальнаго status quo не должно быть дано доступа в национальныя фракции. При соблюдении такого требования нет оснований ожидать реакционных результатов от образования национальных фракций и не зачем разбивать естественных партий на несколько национальных фракций, как это предлагает делать г. Арабажин. Национальныя фракции отдельных партий будут даже в больших партиях зачастую смехотворно малочисленны, представители одной национальности разобьются по многим фракциям и такая группировка не только для “дела автономии”, но и вообще для чего бы то ни было будет лишена всякаго смысла.
————
О кадетской “неблагонадежности”
У Щедрина в “Помпадурах и Помпадуршах” есть безсмертная сцена, в условиях русской общественности получившая некоторое символическое значение, более широкое, чем замысел художника к тому непосредственно стремился. Накануне дворянских выборов “помпадур”, страстно желавший “провалить” ненавистнаго ему предводителя, прибег к своеобразному “макиавелизму”: взял предводителя под руку и долго с ним о чем-то “дружественно” беседовал. На-завтра предводителя “прокатили”… Не более тонкий макиавелизм обнаружил генерал Д. Ф. Трепов, когда в своих интервью с журналистами высказывал свои мнения о “кадетах”. И не более тонкими, чем щедринские дворяне, оказались те политики и публицисты, которые на эту удочку поймались, ибо не могли себе отказать в удовольствии при случае и без случая говорить о склонности “кадетов” “торговать народной свободой”… При этом одни — так откровенно всеми буквами черным по белому об этом и заговорили. Но, что естественно для пламенных “большевиков”, то непростительно для политиков более серьезных. Поэтому с немалым изумлением мы читали статью В. Х. В. в “Нашей Жизни” (№ 487) — “Какого министерства нужно ждать”. Автор свои “сомнения” на счет “кадетов” и их “благонадежности” облек в отрицательную форму: “Мы слишком хорошо думаем о к.-д.-тах, чтобы предполагать, что они могут пойти в смешанное министерство и согласиться на сохранение исключительных законов, смертной казни и прочих прелестей существующаго режима. Это было-бы, кроме того, и крайне неумно со стороны к.-д.-ов. Ибо они”… Не будем следить за доказательством того, почему это было-бы “неумно”… Полагаем, что “хорошее”, да еще даже “слишком хорошее” мнение о ком-либо так не мотивируется… И уже лучше говорить — “кадеты изменники”, чем уверять о своем “убеждении”, что кадеты не могут помириться с “прелестями существующаго режима.” Право же, кадеты в такого рода “свидетельствах о благонадежности” не нуждаются.
Макиавелизм щедринскаго “помпадура” даже в руках генерала Трепова уловляет только простодушных российских политиков…
————
7 июля
В “Речи” лидер партии Народной Свободы П. Н. Милюков, отвечая на открытое письмо Н. И. Кулябко-Корецкаго (“Речь”, № 117), меланхолически констатирует, что “политическое настроение, неуловимое и неосязаемое, к несчастью, начинает складываться против партии Народной Свободы, как я думаю, не по ея вине”. К сожалению, трудно оспаривать характеристику, даваемую П. Н. Милюковым “политическому настроению” и, действительно, в этом настроении скрывается угроза несчастия. Но что бы ни случилось, какое-бы направление ни приняли грядущия события, события, уже бросающия к нам свою тень, партия Народной Свободы может утешаться не только тем, что — “в сознании жизненных навыков, в укреплении политической свободы она заложила первый необходимый фундамент”, но и тем, что более определенно и более точно, партия Народной Свободы может потерять свою “блестящую” репутацию, может даже сойти со сцены политической борьбы переживаемаго историческаго момента, но партия в конце-концов восторжествует торжеством и реализацией своей программы. Не верить в это для нас было-бы отказом от веры в великое будущее нашей родины, которую мы беззаветно любим. Пусть лгут и клевещут “патриоты” из “Новаго Времени” во главе с самим А. С. Сувориным и с такими “публицистами”, как г. А. Ст—н, вдохновляющимися разными документами из департамента полиции, куда имеют доступ по “родственным связям” и, вероятно по душевным наклонностям, пусть искренние, но слепые пламенные защитники интересов труда говорят об “измене”, но история скажет свое правдивое слово о тех, кто отстаивал свою трудную позицию по долгу совести и разума. Эта позиция не будет сдана без боя, в котором, быть может, сложат свои головы очень многие. Надо бросить условныя и фальшивыя определения по внешности на “левых”, “правых” и “умеренных”, надо смотреть глубже, надо вникнуть в сущность вещей. “Умеренность” кадетов, их тактический оппортунизм полны бунтующаго чувства, полны гнева и печали. Этого не видят, этого не могут понять только слепые доктринеры, или неискренние политиканы. С последними разговаривать не стоит, на прозрение слепых мы все еще надеемся, хотя, надо признаться, все более и более теряем надежду. И мы не можем об этом не скорбеть: ослепленные, что-бы там ни было, близки нам по своему настроению, по своему идеализму. Жизнь разбивает иллюзии и мечты, против этого ничего не поделаешь. Но, возвышаясь над конкретным и временным, мы все же видим торжество вечнаго… В сознании этого мы и призываем всех делать свое дело искренно и честно, не считаясь с тем, что ожидает нас завтра. Завтра история не прекращается и после-завтра произнесет свой нелицеприятный суд над тем, что сегодня еще не может претендовать на оценку нелицеприятную…
—————